Стахов Дмитрий - Арабские Скакуны
Дмитрий Стахов
Арабские скакуны
Роман
Так недоносок или ангел,
Открыв молочные глаза,
Качается в стеклянной банке,
И просится на небеса.
Николай Заболоцкий
Вефсамис
...Говорят, что безрассудство не происходит от презрения к жизни.
Причина его в том, что когда человек, известный храбростью и прославленный
доблестью, вступает в сражение, то прошлые заслуги заставляют его
действовать соответственно славе. Однако душа его всё равно боится смерти и
опасностей, страх почти берет над ним верх и в значительной степени
удерживает от воплощения намерений. И пока человек не пересилит душу и не
побудит ее к тому, что ей неприятно, даже у самых отчаянных храбрецов можно
найти проявления самой обыкновенной трусости. Скакуны из долины Вефсамис в
этом очень близки людям. Самые храбрые воины отправлялись на войну именно
на этих лошадях, которые какое-то время, даже после посыла, всегда
колеблются, словно раздумывают - подчиниться воле седока или проявить свой
животный норов: ведь воля всадника заставляет лошадь броситься в гущу
битвы, на смерть и опасности! - но вот потом вефсамис неудержимы и
прокладывают грудью путь не хуже, чем всадник - мечом...
О смерти сына я узнал из раздела "Происшествия".
Свежий номер популярной ежедневной газеты источал такой густой аромат
типографской краски, от прикосновения к страницам на пальцах оставались
серо-черные, так плохо смываемые жирные следы! В газете работала
пара-тройка бывших приятелей, да одна вечно юная особа, прежняя подруга.
Все они ходили в любимчиках главного редактора, получали в конвертах
хорошие деньги, катались по заграницам, с подачи своей газеты мелькали по
телеэкранам - один из них вел какие-то ток-шоу, сидел, подперев брыла
холеной рукой, да беседовал с такими же, как он, сытыми и безразличными ко
всему на свете, кроме собственной задницы, людьми, а прежняя подруга с
главным редактором время от времени спала, хотя, несмотря на создаваемую
передком карьеру, в прежней подруге что-то ещё оставалось, что-то не до
конца расплёснутое, не до дна выдолбленное.
Она пописывала о всякой всячине, даже вела собственную колонку, ее
постельные достоинства были выдающимися, она во всех смыслах отличалась
работоспособностью, и почти каждый номер шел с ее фотографией, но только
зря ей посоветовали смотреть в камеру поверх спущенных на кончик носа
круглых чёрных очков: вечная юность вечной юностью, задор задором, но ей
всё-таки было не двадцать, даже не тридцать, молодежные примочки хороши в
молодости, не хватало ещё чтобы она вставила бусинки в ноздри, брови, в
язык. Впрочем, её язык был хорош и без бусинок.
Скорее всего, во мне бурлила зависть и к бывшим приятелям, и к прежней
подруге. Спать с главным редактором я бы не стал, - а он бы вряд ли мною
прельстился, - но вот работать в такой газете, где тебя читают, читают
любой подписанный тобой бред! Да ещё быть в ящике, но мне-то, с моей
нынешней физиономией. Какой там ящик, какой! В ящик я мог только сыграть...
Газету я купил утром. В последний день призрачной свободы. Назавтра
водитель, на шикарной машине, с помпой и гонором должен был отвезти меня в
аэропорт. Сам-то я никуда не двигал, но прилетал один канадец, вроде бы
собиравшийся подписать важный контракт с новыми моими работодателями. Мне
предстояло канадца встретить и начать окучивать. Новая работа обещала массу
таких поручений - подай-забери, принеси-унеси, встреть-проводи. Мне
говорили, что в меня верят, что ждут не дождутся, когда я принесу им свои